Мой дневник
Дедушка Ар, бабушка Степанида, тетушка Хилма и мальчик Алмас
Устав от крикливых ток-шоу, от самолюбования и хамства в социальных сетях, начинаю листать и понимаю – вот оно, настоящее! В 
новой книге тюменской писательницы Ирины Андреевой «Осколки радуги», к которой я подготовил предисловие, показана сибирская глубинка. С ее страниц проступает правда, какую не узнаешь в столичной тусовке и в сериалах. И, что мне особенно приятно, – в книге есть очень подробное и удивительно доброе описание людей, представляющих разные народы «глубины сибирских руд». Все они – «осколки радуги» из невыдуманного мира Ирины Андреевой…
Как я «впал в детство»
Эта книга заставила меня «впасть в детство». Едва начал листать cтраницы, понял: не могу читать как коллега. Я же не просто земляк автора, Ирины Андреевой, а человек, сидевший с ней за одной партой! Ощущения непередаваемые: должен написать о книге, в которой есть упоминание обо мне! Это было в Партизанской средней школе Абатского района Тюменской области. Тогда Ирина была не 
Андреевой, а Груббе. Ее фамилия не казалась необычной: в деревне был полный интернационал — русские, немцы, эстонцы, латыши, татары, казахи и т.д. То, что Ирина — сибирская латышка, я узнал много позже (на снимке — отчий дом Ирины).
«Я долго носила все внутри, мучилась, — призналась мне она. — И пришла в себя только тогда, когда начала излагать пережитое на бумаге». Ирина немного волнуется по поводу совершенства своих произведений: любой художник cомневается в себе. Но моей однокласснице волноваться не стоит: у нее есть несомненные достоинства. Читая повести и рассказы Андреевой, соприкасаешься не с вымышленной реальностью столичной эстетки, а с настоящей жизнью страны, за которую у автора болит сердце. Остается только порадоваться тому, как эта симпатичная женщина прибалтийских кровей понимает и любит Россию.
Дедушка Ар
Уже на первых страницах у меня пробивает слезу: я же помню этого человека – дедушку Ара! Деревенские пацаны немного боялись его грозного вида. Мы тогда еще не понимали, что он из поволжских немцев, переселенных в Сибирь в годы Великой Отечественной войны. Вот как пишет о дедушке Аре Ирина Андреева:
«На селе его звали Ар. Он был привезен в Сибирь в числе поволжских 
репрессированных немцев. Возможно только бухгалтер, начислявший мизерную зарплату этому человеку, помнит его настоящее имя и фамилию.
Глухонемой от рождения он выговаривал вместо приветствия и «до свидания», вместо «спасибо» и «пожалуйста» слово «ар». Вот и стал навек Аром. Это был высокий, сухощавый уже немолодой человек.
Приехал Ар с женой. Детей у них не было. В Сибири свирепствовал мороз, голод. Супруги жили очень трудно. Сажали картошку и другие овощи, трудились в совхозе. Несмотря на трудности и лишения, Ар никогда не жаловался, не просил помощи, с проблемами старался справляться самостоятельно. Когда умерла жена, он сам вырыл могилу, уложил супругу в грубый неотесанный гроб и отвез на саночках на погост. Долгие годы после этого доживал один.
Арбайтен в переводе с немецкого – работа, работать. Весь смысл его жизни заключался в работе. Работать, чтобы выжить. Трудился он грузчиком в Рабкоопе, убирал общественные уборные. Слыл добрым улыбчивым человеком. Жестами выражал комплименты молодым девчатам. Ребятишки, бывало, задирали его, он принимал вызов, разбросив руки, делал вид, что догоняет их. Если откровенно обижали, и кто-то сердобольный заступался и жалел его, он горько плакал, не то жаловался на свою убогую долю, не то благодарил: «Ар, ар-р!»
С годами Ар стал совсем немощным, ходил, широко расставив ноги шаркающей походкой. Некогда ясные голубые глаза теперь слезились. Круглый год на нем была скромная черная одежда: летом – рабочий комбинезон и резиновые сапоги, зимой черное суконное пальто и все те же резиновые сапоги.
Несмотря на то, что нем, был он очень общительным человеком. Радушно приветствовал всякого встречного, охотно вступал в «разговор», изъясняясь жестами. Однажды весной забрел ко мне в рабочий кабинет. Я работала тогда мастером по строительству в совхозе. Поздоровался на своем языке:
- Ар!
Я улыбнулась, ответила ему. Развела руками, мол, к сожалению, кроме меня никого нет. Но Ар явно не собирался уходить, жестикулировал, пытался объяснить мне что-то. Вскоре с удивлением поняла, что вопреки моему представлению, он произносит некоторые слоги преимущественно с буквой «р».
- Кар-то-ха, ар-бай-тен — выговаривал он и шагал по кабинету, показывал – бросать.
Я обрадовалась, поняла, что речь идет о посадке картофеля. На частных огородах уже гудели трактора, готовили пашню под посадку. Ах, как радовался он, старался объяснить что-то еще. На листе бумаги быстро нарисовала мужчину в очках и показала жестами – пилить, стучать. Он сразу догадался, что я объясняю ему, чья дочь и выговорил в растяжку по слогам:
- Ан-дрю-ха! Ар-бай-тен.
- Верно, верно, — говорю, — Андрей Иванович – работает в МТМ.
Потом он еще что-то пытался мне «рассказать» выговаривал фамилию дальнего родственника:
- Ар, Мил-ляр, ру-бль.
С тех пор дедушка приветствовал меня радушно как старую знакомую.
Наступившая зима была очень суровой, а дедушка Ар стал совсем немощным. Однажды забрел в общественную столовую. Одет был в неизменное черное пальто и резиновые сапоги. Сердобольные женщины решили накормить и обогреть бедолагу. Сняли с него сапоги и увидели голые красные ступни. Кто-то снял с себя шерстяные носки, а так как сапоги были свободными не по размеру, сверх носок еще обмотали газетами. Сообщили о бедственном положении старика тому родственнику.
Весной меня как депутата обязали ходить по дворам с Домовой книгой, переписывать население, скот, хозяйственные постройки. Признаться, я нечетко знала, кто, где живет и когда зашла на одну полуразоренную усадьбу на окраине улицы, ужаснулась: «Кто же здесь живет?» Холодом и запустением пахнуло и жилище. Сам хозяин лежал на кровати, укрывшись тряпьем. Это оказался дом дедушки Ара, и переписывать мне здесь было нечего. От жалости сжалось сердце, невольно подумалось: «Вот как давно закончилась война, а отголоски той беды до сих пор напоминают о себе!»
Вскоре я уехала из родного села. Слышала, что дедушка Ар умер и навсегда остался в сибирской земле, приютившей его в страшную военную годину».
Вот такая правда. Обидно, что на старости лет дедушка Ар оказался без присмотра…
Тетушка Хилма
Интересен рассказ Ирины о своих национальных корнях: латышских, по линии отца Андрея Ивановича 
(«отличаются степенностью, рассудительностью, гордые, трудолюбивые») и финских, по линии мамы Анны Егоровны. Вот что пишет Ирина Андреева о роде мамы:
«Раньше по паспорту родственники по этой линии значились эстонцами. Но мама всегда говорила: «Мы не эстонцы, а суоми»… До революции в Сибирь, в деревню Рыжково, был отправлен на маслозавод мой прадед, инженер-технолог. Он женился на сибирячке прибалтийской национальности, сосланной в Сибирь ранее, от них и пошли все остальные.
Родственники по маминой линии в основном светловолосые, светлоокие (глаза у меня мамины). Светлым с голубыми глазами был дед Егор. Мой старший и единственный брат – его копия. У нас растет внук тоже беленький как одуванчик, с большими голубыми глазами. Это довольно точный портрет и маминой тети по материнской линии – Юрьевой Хилмы Семёновны. Маленькая, хрупкая как птичка-синичка женщина. Шустрая, расторопная: работа в ее руках кипела. Смешливая: скажет слово и рассмеется. Тетя Хилма помнила родной язык, на русском разговаривала с акцентом. А сколько мужества и недюжинной силы несла она в себе!
Супруг ее очень рано ушел из жизни: погиб под гусеницами трактора. И осталась молодая женщина с двумя малыми детьми – дочками, горе мыкать. Но ни слова уныния, ни единой жалобы не услышали от нее односельчане и родственники.
Несколько лет спустя новая беда пришла в дом: работала тётя Хилма на зерноскладе. Осенью сортировали зерно, увидела, что в сортировочную машину попал пучок соломы, а так как была женщиной аккуратной, трудолюбивой, попыталась выхватить соломину из-под вальцов. Так и оттяпало правую руку чуть ниже локтя. До райцентра везли ее, перехватив жгутом предплечье, звука не издала. Говорили врачи: «Шоковое состояние», да мы-то родственники, зная ее нрав, не верили: такая она была терпеливая!
Зашили рану и опять ни слова жалоб: управлялась одной левой, зажившей культей помогала, где могла.
Изготовленный в то время в Тюмени тяжелый протез, не нес никакой полезной функции, кроме эстетической. Только нашей маме показала она бесполезное приспособление, разу не надела – сожгла в топке.
Корову, гусей держала. Варила, стряпала, стирала, огороды сажала — все как обычно.
Жили тогда люди просто, открыто, помогали друг другу (на снимке: праздник в деревне Рыжково — Л.Л.). Несколько лет подряд стояли на квартире у тети Хилмы дети из казахской семьи Байбуловых. Здание школьного каменного интерната построено еще не было, а в старом мест не хватало.
Это теперь с квартирантов плату за проживание берут, а тогда это было не принято. Привозили родители дрова, мясо для содержания ребят. Тётя Хилма готовила, квартиранты и ее дети вместе столовались, вместе в школу ходили. Прибегали в дом тёти и мы. Дружили, не делились на «черных» и «белых». Играли в жмурки, прятки, распевали песни русские, казахские.
В свободную минутку тётя Хилма еще и рукоделием увлекалась – ковроткачеством. В ту пору этот вид прикладного искусства был модным на селе. Если быть точнее, ковер не ткётся, а набивается на плотной основе – старом выцветшем покрывале, например, толстой медицинской иглой для забора крови у животных. На конце жала, делалось отверстие под нить, ею и набивают, выкладывают яркие мотивы. Ниток в свободной продаже не было, окрашивали тонко спряденную овечью шерсть, либо распускали старые трикотажные вещички, терпеливо сматывали в отдельные клубки – цвет к цвету. Сколько кропотливого труда вкладывается для изготовления хотя бы маленького коврика! Зато, какая радость глазу, когда расцветут яркие букеты розанов, лилий в узорах зеленых завитков!
Пережила тётя Хилма смерть взрослой старшей дочери нелепо погибшей в Омске. Сколько же способно выдержать человеческое сердце?
Сама прожила девяносто три года. Не унывала до исхода жизни, почти до конца читала библию, написанную на латыни (!). Секрет ее долголетия, думается мне, в неустанном труде, жизнелюбии, отношении к людям – никто не слышал от нее худого слова. А еще вела аскетический образ жизни: аккуратно заправленная кровать в углу горницы стояла нетронутая, спала она на твердых кирпичах лежанки русской печи, никогда не переедала, не топила жарко в доме. Не от жадности, не из-за желания сэкономить – таков характер, такова сила воли.
Младшая дочь до сих пор хранит яркие коврики, сотканные единственной материнской рукой».
Бабушка Степанида
В книге «Осколки радуги» много до боли знакомых, но полузабытых слов и выражений: малушка, бодог, загнеток, на поду, ухват, стайка, ходок, обочь, надоть и т.д. Полузабытых, потому что в деревне я жил до 18 лет, а Ирина вернулась туда уже взрослой, после учебы в строительном техникуме. Чуткое перо самобытного автора бережно выписывает одну «вкуснятину» за другой: «Сегодня гули, да завтра гули, держись, чтоб в лапти не обули»; «Остынь, девка, дерись, дерись, да за скобку держись!»; «А здоровье, сынок, береги, болесть в нас заходит крохами, а выходит ворохами»; «Старуха присела тут же в кути на скамью, ссутулилась, вольно свесив скрещенные руки между колен: «Вот и пришла пора нам с тобой расставаться, матушка-печка»»; «А вот что она имела в виду под словом «индульгент», я никак не мог взять в толк».
Последняя фраза – из рассказа «Военнообязанный кот», главная героиня которого, одинокая русская бабушка Степанида, коротает время, разговаривая с… котом:
«…Из калитки вышла довольно крепкая костистая старуха. Одета во все темное. Большие изработанные кисти рук в земле. Я поприветствовал ее, спросил о съеме комнаты. Вместо внятного ответа, она буркнула:
- Прибыли гости глодать кости.
Комнатка оказалась маленькая, но светлая. У окна старинный комод, справа у стены кровать, в изголовье на стене простенькая вешалка. Хозяйка вошла следом:
— Живи, но на мой стол не рассчитывай, дети из гнезда вылетели, хозяин умер, а чужого я потчевать не собираюсь.
Я уверил ее, что мне только переночевать, ну разве что вечером кипятку на чай попрошу. На сем и порешили. Но вопреки уговору, немудреным ужином хозяйка все же накормила.
Звали ее Степанида Ивановна. За ужином собеседница поведала, что ей восьмидесятый год отроду, вдовствует восьмой год. Имеет шестерых детей, которые часто навещают мать. Узнал даже о том, сколько у нее осталось зубов: пять бабок (коренных) и три передних. Во все время разговора на табурете у окна сидел большой полосатый кот и, казалось, тщательно внимал нашей беседе. Затем спрыгнул, широко потянулся на задних лапах, подошел к столу, зажмурившись, мяукнул, потом взирал на хозяйку так внимательно, будто боялся пропустить ее ответ. Степанида отозвалась:
- Чего тебе? Не видишь, я с человеком разговариваю?!
Кот присел, еще некоторое время выжидающе смотрел на старуху, потом поднялся и ушел в комнату, где стояла кровать.
Утром меня разбудил громкий диалог за дверью. Поднялся, стараясь не шуметь, вышел на кухню, где хлопотала Степанида Ивановна, надеясь увидеть ее собеседника. Но им оказался кот… Я невольно улыбнулся, поприветствовал хозяйку, выскользнул в коридор к рукомойнику.
На следующее утро история повторилась. В этот раз не спешил вставать, вслушиваясь в разговор за дверью. Начинал диалог, как это ни странно, именно кот:
- Ма.
- Завтра война! — парировала хозяйка.
- Мау, — жаловался кот.
Степанида громко стукала кухонной утварью, в сердцах отвечала:
- Меня на войну заберут, а тебя дома загребут!
Что-то грохнулось об пол, Степанида обругала кота:
- Тебе житье, как губернаторше: хочешь – смеешься, хочешь – плачешь!
- Мяу, — ответил кот.
Теперь каждое наступившее утро я с любопытством вслушивался в разговор кота и хозяйки.
- Жри! Со своего стола кормлю, амонезом подкрасила, ишо тебе неладно, индульгент хренов! Бородка у тебя Минина, а совесть глиняна!
Амонезом Степанида называла общеизвестный соус майонез, а вот что она имела в виду под словом индульгент, я никак не мог взять в толк. Слово индульгенция уж никак не могло быть известно полуграмотной крестьянке.
По вечерам я как мог, помогал старушке: дрова рубил, воду носил, печь топил. Хозяйка была откровенно рада, сетовала, что силы у нее уж не те».
Герой рассказывает, как сильно простудился, как бабушка Степанида лечила его взваром и малиновым вареньем: «К обеду от снадобий заботливой хозяйки мне стало гораздо лучше. Она опять пригласила к столу. Не смея отказаться, немного похлебал куриного бульона. Степанида Ивановна приговаривала:
- Пей, ешь, пока рот свеж, завянет, ни на кого не взглянет.
…После обеда, вновь выпив снадобья, улегся в постель. Утихла на своей половине и Степанида. Часа через два она явилась ко мне с табуретом, усевшись в ногах, стала рассказывать о своей прошлой жизни, о покойном муже. Участия ради спросил, хорошую ли жизнь они прожили? Степанида оживилась:
- О-о, милый, на веку как на долгом волоку! Кошка живет и собака живет. В каждой избушке свои игрушки. Так и мы: всякое бывало. Но помилуй Бог, кулака в моей голове не бывало! А вот я его один раз чистила, ой как чистила, как могла, как умела: «Окунь ты красноглазый, стрепетон хищный, Анчутка колченогий!» Хотела за чуб оттаскать (чуб у него черный, богатый был), вовремя остановилась, думаю: «Дай-ка, дай-ка, хоть росту невеликого, мужик ведь он, навернет, костей не соберу!»
Далее Степанида поведала давнюю историю про супостатку-разлучницу, что внесла раздор в их семью».
«Командировке моей скоро вышел срок, — заканчивает герой свой рассказ. — Сладко потягиваясь утром в постели, слушал, как мои соседи вновь собираются на войну.
Тщательно прибрав за собой, вышел к хозяйке с намерением поблагодарить за хлеб-соль, рассчитаться за жилье. От денег Степанида Ивановна наотрез отказалась, проговорив напоследок:
- Иди с Богом, милок, я тебя приветила, может, найдется добрый человек и моих детей приветит. Я с тобой в разговоре душу отвела, как медку испила. А здоровье, сынок, береги, болесть в нас заходит крохами, а выходит ворохами.
На остановку я шел с легким сердцем и рассуждал о душе русского человека: приди к нему с добром, он тебе ответит тем же. На том стоит земля русская и стоять будет!»
Произведения Ирины густо населены милыми сибирскими бабулями и дедулями. Автор жадно ловит каждое их слово, учится мудрости, отношению к жизни. Ирина Андреева спешит, словно боится, что, когда уйдет это поколение, на нашей малой родине уже не останется великой глубинной самобытности. Будущие-то дедушки да бабушки не отстают от городских, тоже ударились в сериалы да гаджеты…
Мальчик Алмас
В повести «Жемчужное ожерелье для Юльки» в главной героине, Юльке-Варенке, без труда угадывается моя талантливая одноклассница. Вот как она общалась с казахами, живущими по-соседству:
«Однажды Юлька напросилась с отцом на отгон к казахам. Отец отговаривал, мол, далеко, устанешь на мотоцикле трястись. А девчонке лишний раз прокатиться с отцом — за счастье!
В то лето заболел у Весниных бык: затянуло глаз бельмом: то ли на сучок в поле накололся, то ли сухим сеном в стайке поранился. Сама по себе такая болячка не особо беспокоит, но теряя зрение, скотина часто отстает от стада, худеет. Быка оставили на время дома, всыпали под веко сахарного песку, растертого в пудру (так врачуют в сибирских деревнях скотину от бельма), а когда роговица очистилась, по договоренности с казахами отправили на откорм к ним, как на курорт. К исходу июля отец решил съездить туда, посмотреть бычка и отблагодарить казаха.
Ехали, долго петляя по лесным дорогам. Потом пошли болотные кочки, затем появилась вода. Отец заглушил мотоцикл:
- Дальше, дочь, придется пешком добираться.
Мотоцикл спрятал в кустах, приложил сухими ветками для приметы. Стали прыгать по кочкам, стараясь не промочить обувь. Рыжие огромные комары клубились роем, впивались в лицо, уши, другие обнаженные участки тела. Шапками сидели на зеленых кочках, на ряске, покрывающей воду.
Наконец, болотце закончилось, показалась ровная огромная поляна, немного опали комары. Отец подбодрил:
- Скоро придем, вон, видишь впереди лесок? Сразу за ним их стан.
Минули лесок, за которым опять открылась просторная поляна с редкими березками. В центре поляны одиноко, безо всякого ограждения стоит дом. Трава вокруг жилья изрядно выбита. Недалеко от домика дымящийся чугунный котел, устроенный на кирпичах. Поодаль от крылечка — коновязь, телега с брошенными на землю оглоблями. Навстречу путникам не торопясь верхом без седла едет хозяин. Из дома выбегает косолапый парнишка и с гиком догоняет отца, размахивая хворостиной. Казах спешивается перед гостями, спрыгивает на землю, радушно жмет руку отцу Юльки, по-отечески мягко гладит русую головку девочки. Взрослые оживленно разговаривают, казах энергично размахивает руками. Лошадь принимается щипать траву, между тем подбегает мальчишка, сверкая чёрными хитрючими глазками, быстро-быстро что-то спрашивает на своем языке у отца. Старший казах смеется, утвердительно кивает головой. Парнишка подхватывает уздечку и ведет лошадь на более травянистое место. А когда та опять наклоняет голову и срезает траву широкими резцами, мальчишка вдруг садится лошади на голову, крепко цепляется руками за ее уши. Одно мгновение и лошадь выверенным движением головы забрасывает пострелёнка к себе на спину. Казашёнок оказывается лицом к хвосту, но и эта оплошность исправляется в два счета – опершись на руки, он махом меняет положение и вот уже в его руках уздечка. Мальчишка смеется и весело гарцует по поляне кругами. Юлькин отец восхищен:
- Вот чертёнок! Ты посмотри-ка, что он вытворяет?!
Отец-казах доволен, подзадоривает сына короткими окриками. Сын изощряется в новых приемах джигитовки. А Юлька вдруг понимает своим детским женским нутром, что все эти «па» незнакомый мальчишка выделывает ради нее».
Дорога в деревню детства
В рассказе «Осколки радуги», по которому названа вся книга, заключена суть миропонимания автора. Рассказ правдивый, светлый и оптимистичный. Героиня, приехавшая в родную деревню накануне Вербного воскресенья, ходит и узнает места 
детства. Она слушает камертон родины и спрашивает: «Оля, помнишь, в детстве съедали девять вербных почек, чтоб здоровье и счастье было?» А потом, в конце: «За завтраком Александра тайком от матери проглотила девять пушистых почек вербы, запила чайком и целый день ходила счастливая, с мечтательной улыбкой на устах»…
Сложить книгу из разных частей очень сложно. Ирине Андреевой это удалось. Ей помогла сама жизнь. Она в деревне всегда была нелегкой. Люди там все время должны что-то делать («В работе забывались»). А сейчас добавляются трудности иного порядка. «Никому мы тут не нужны! Друг дружку хоронить ходим. Умрет последний житель, и деревня исчезнет, палы кто-нибудь пустит – ровная поляна останется».
Наши корни в деревне. Именно там сформировался и хранится культурный код России. Мы его чуть не потеряли, блуждая среди высоток мегаполисов. А потом поняли: не будет деревни – погибнет Россия. Нам всем пора вслед за Ириной Андреевой искать дорогу в деревню детства…
