Sтраница Основного Sмысла

Вячеслав Богданов — последний поэт деревни

Сергей Есенин ошибся, признав себя последним поэтом деревни. Не последним он был, а, пожалуй, первым. Теперь-то мы видим, что годы Есенина — едва ли не апогей деревни. В России, может быть, никогда не было столько деревень, как в 20-е годы XX века. А последним поэтом деревни, я думаю, был Вячеслав Богданов.

 
А

Крестьянинское чутье не обмануло Сергея Есенина — он схватил самые первые ноты деревенского реквиема.
Милый, милый, смешной дуралей,
Ну куда он, куда он гонится?
Неужель он не знает, что живых коней
Победила стальная конница?
Жеребенок дал знать поэту, что заканчивается время коней и начинается время паровозов.
 Вячеслав Богданов — писатель исторический. Он был из плеяды «плакальщиков». Деревня на их — на наших -глазах умирала, и ее следовало оплакать. Ее и оплакали, от Есенина до Богданова, — «деревенщики».
Сердечная боль прощания с деревней, настоящая, а не придуманная боль, и сделала Богданова поэтом.
Выхожу я в поле,
Снова замираю —
От любви до боли
К дорогому краю.
Как известно, Вячеслав Богданов из степного тамбовского села Васильевка переехал на Урал, в Челябинск. Не от хорошей жизни переехал, а от голодной. Сам бы и не решился, да и не смог бы. Государство — подтолкнуло, подсказало переехать — по набору. А в Челябинске — что? Училище, тоже казенное. А после училища — что? Лихая, высотная, как будто бы романтическая и вроде бы даже поэтическая монтажная работа в угарном цехе коксохима.
Вячеслав Богданов был из тех деревенских мальчиков, которых сиротское детство сразу «загримировало» под старичков. Сомкнутые губы, тоска прищуренных глаз, печать безысходной озабоченности на лице, обидчивый излом бровей, застенчивость, готовая обернуться колючестью, — таким мальчик Слава приехал в Челябинск. Город обрушился на него и почти завалил обломками своей толкотни, грохота, многолюдья, этажей. А завод… Это было какое-то железное, пыхтящее дымами чудовище, к которому страшно было даже подступиться. В городе все было совершенно другое, нисколько не похожее на то, что было до него. Первое желание — на вокзал и обратно. Убежать без оглядки, унести ноги, пока жив, бросить его раз и навсегда.
Не буду угадывать, когда в деревенском пареньке проснулось пристрастие к словесным ритмам и рифмам. Может быть, еще в деревне проснулось. Природа почему-то заложила в нем жгучее стремление освобождаться от того, что горело внутри, какими-то «горячими» словами. И отдавать эти слова на всеобщий суд. Это было странно. Откуда такая напасть? В том, как он рос в своей Васильевке, не было ничего, что толкнуло бы его к поэзии. Извне не было и намека на стихи. Значит, изнутри?
Как бы то ни было, не поэтом приехал Богданов из Васильевки в Челябинск. Поэтом он стал — в Челябинске. Но парадокс в том, что поэтом его сделал не Челябинск, а Васильевка.

Б

Много лет назад, в 1976 году, я почему-то взял и написал статью «Поэты живут в городах» и опубликовал ее в газете «Комсомолец». В ней речь шла о трех поэтах Челябинска — Вячеславе Богданове, Александре Куницыне и Николае Године. У нас речь об одном из них — о Богданове. Мне придется цитировать себя.
«Поэт приходит к домнам, к коксохиму, протискивается в трамваи, в кругу приятелей жует ресторанный бифштекс с яйцом, сидит в партерах и принимает ванны… Где она, та деревенька? Есть ли, нет ли, была ли?
Но перед чистым листом бумаги он вдруг обнаружит: при нем она, в нем она. Никуда не ушла. Ждет.
Не сразу поймет поэт, что она, забытая им деревенька, и есть его поэзия.
Пойду к реке
И сяду у обрыва,
На краешке у памяти своей.
Так и просидела на краешке у памяти своей поэзия Вячеслава Богданова. Хотела, но, не в обиду будь сказано, не смогла найти она себя «среди машин, железа и огня, на площадях и в городских кварталах».
Хотел Богданов воспеть и монтажную высоту. А что получилось? «Я видел — шли за мною следом цехов железные скелеты». Лучших слов не нашел.
«Однако удивительно: половина жизни прожита все-таки в городе, поэт уже привык к скоростям самолета и как будто отвык от скрипа телег, заводская дорога открывала ему желанные двери, она, как сам он утверждает, — начало судьбы и стихов. Но лучшие стихи явились из полузабытого детства, в котором, что ни вспомни, поэтично: как искал корову, как клал возы, как выдергивал солому из стога»…
«Надо полагать, что Богданов не возражал бы называться рабочим поэтом, но им он не стал».
Своей статьей я только то и хотел сказать, что сельская струнка звучит в стихах трех челябинских поэтов. Из них Богданов ближе всех к деревне. Александр Куницын вроде бы, на первый взгляд, отдалился, отвязался от деревни, но в нем все еще много деревенского. Николай Година, казалось бы, вполне городской человек и поэт, однако и в его творчестве «спрятаны» деревенские корешки.
Случилось так, что в те дни в Челябинске оказалась Людмила Татьяничева. Кто-то показал ей мою статью, и она позвонила мне. Позвонила, чтобы гневно отчитать, как мальчишку, объявить выговор, дать понять, что «всякие там» не имеют право высказываться о поэтах, вмешиваться в поэтическую епархию, в которой она — признанный наставник. Высказав свою невнятную тираду, Людмила Александровна не дала мне и слово вставить — бросила трубку.
Я так и не понял, что могло не понравиться в моей статье. Потом некие люди, отказываясь от разговора, мимолетно выговаривали мне, что я, дескать, посмел критиковать Богданова — через несколько месяцев после его смерти. Но я Богданова не критиковал, а размышлял о его творчестве. Тогда размышлял и размышляю теперь.
У меня с Вячеславом Богдановым много общего. Мы одногодки. Так же, как и он, я вырос в деревне. Как и он, остался без отца, погибшего на фронте, на той же Курской дуге. Как и он, ночами искал отбившуюся от стада корову. И дергал солому из тугого стога. И так же сходил с ума от тоски по родному селу, уехав в город. И смею сказать, что способен понять Богданова лучше многих, не исключая и Людмилу Татьяничеву. Не от меня им его защищать.

 
В

Валентин Сорокин: «Таких поэтов, как Вячеслав Богданов, на Руси единицы». Согласен. Невероятно, что он стал поэтом. У него на это не было никаких шансов, но он им стал. Но если посмотреть с другой стороны, он не мог не стать поэтом, потому что Господь Бог дал ему талант и призвание. На то и дал, чтобы высказать боль прощания с родной деревней, боль, которую держали в сердцах миллионы таких же, как он, сельских жителей.
Талант был, природный. В том и обаяние стихов Богданова — в их искренней неумелости, естественной текучести, в явной непритязательности, в покоряющей простоте. Другие изощряются на все лады, из кожи вон лезут, а поэзии — нет как нет. А здесь…
Отлого дремлют берега,
И подо льдом река сонлива.
Лениво падают снега,
И облака плывут лениво.
Или — еще:
День встает и высок и размашист.
Луг привязан тропинкой к избе.
И гадает пчела на ромашке
О своей медоносной судьбе.
Или — еще:
Вновь ковыли меня уводят в древность,
Гулки шаги по вечной целине…
Целует степь
Вечерняя деревня
Коровьими губами в тишине…
Талант был. Но чего-то не было. Не было свободного купания, ныряния, плавания в океане знаний. Не было Платонов, Ньютонов, Лобачевских, Рубенсов, Декартов, Бахов, Шопенов и Шуманов. Не было Парижев, Венеций, Римов, Дрезденов и Вен. Не было Эрмитажей, Лувров, Колизеев, оперных партеров, раутов, круизов, морских или горных курортов. К кое-чему, может быть, можно было приобщиться и в зрелые годы, но уже не так глубоко, как в начале жизни.
Целые миры были Богданову недоступны. Школа и та — не дотянуться. Он должен был пробираться к поэзии из степного бездорожья, без ориентиров, без подсказок, не понимая самого себя — по наитию.
Да, конечно, была школа жизни. Ремеслуха. Роба. Монтажный пояс. Головокружительная высота…
Людей смешить — говорить о связи Вячеслава Богданова с народом. У него как раз тот случай, когда на народ нельзя посмотреть со стороны — только изнутри. Эта связь была навязчива и даже утомительна. Как был далек от народа, например, Пастернак, так был близок к нему, например, Богданов.

Г

Стихотворение «Васильевские вечера»:
Вечер звезды огненные выткал,
Тишину вспугнули соловьи,
Но молчат скрипучие калитки,
И не слышно песен о любви.
Молодежь покинула деревню:
Заманили звоном города.
…И об этом шепчутся деревья,
И луна сгорает от стыда.
Лишь собаки лают обалдело
У столбов на ламповый накал…
Город, город!
Что же ты наделал?
У деревни молодость украл.
— Тебе жалко деревню?
— Страх как жалко.
— Но ты же сам уехал? Ты же сам ее погубил?
— Сам? Так все ж уезжали…
— Так и не плачь…
Винить некого. Мы сами уехали, сами предали. Вроде и не хотели, а уехали. Из хутора — в деревню. Из деревни — в село. Из села — в райцентр. Из райцентра — в городок. Из городка — в город. Из города — в мегаполис. А то и сразу — из Васильевки в Челябинск.
Кто всех богаче? Москва, Питер и еще несколько областных «столиц». Кто их беднее? Средние и малые города. А нищие кто? Села и деревни.
— Так и не плачь.
Теперь нам открыли глаза на перспективу: ничего в России не будет, кроме агломератов…

Д

Когда Вячеслав Богданов стал горожанином, городским рабочим и городским поэтом, у Челябинска появились вопросы к его поэзии. Город спросил у поэта: почему, дорогой, ты живешь в городе, а пишешь о деревне? Почему ты, заводской рабочий, не пишешь о заводе?
В те годы такие вопросы имели очень строгий подтекст.
— Но — оправдывался поэт, — я пишу и о заводе.
— Да? — удивлялся город. — Послушай, что ты пишешь обо мне. Ты сетуешь, что давно не слышал соловья. И далее:
Без этой птахи малой
Грубеют руки,
Сердце у меня
Среди машин, железа
И огня.
— Но у меня есть и другое:
Судьбой мне вверено до гроба,
По праву сердца и сельчан,
Земную славу хлебороба
Роднить со славой заводчан.
А город поэту:
- Смотри, ты сказал про сталевара: «Научитесь понимать огонь» и сразу же ссылаешься на тракториста: «Научитесь землю понимать». Может, хватит про тракториста? Может, надо во весь голос — про рабочий класс? Сколько можно раздваиваться?
Город слишком торопил поэта. Короткий опыт его городской жизни еще не созрел для переплавки в поэзию. Пройдут годы, и однажды поэт осмелится сказать, что, мол, «каждый сердцем чуточку крестьянин». И будет день, когда он напишет: «Но до боли боюсь сам себе я признаться в том, что город теперь мне дороже села». Наконец, наступит час прощания и с заводом.
Огнями дышит коксовая печь.
Ревут-ревут
Моторами пролеты.
Я в душевой
Снимаю робу с плеч -
Прощай, завод,
Друзья мои,
Работа…
Хочу думать, что тут-то у поэта защемило сердце и повлажнели глаза… Может быть, с разлуки и началась бы заводская лирика Вячеслава Богданова, чего от него так нетерпеливо ждали и которой сам он так хотел угодить городу…
Впрочем, вот — почти завещание:
Коль доведется умереть,
То у меня — учтите! -
Завод — отец,
Деревня — мать
И черный труд — учитель.
В этой строфе есть только одно «знаковое» слово —
«черный»….
Вячеславу Богданову довелось умереть. Неожиданно для всех и, наверное, для самого себя. Он умер в Москве. Ему было 37 лет. В его кармане нашли билет на утренний поезд в Тамбов.
Тамбов не забыл своего поэта. Библиотеке в районном центре Мордово присвоено имя Богданова. В библиотеке ежегодно проводятся Богдановские чтения. При ней — Литературный музей поэта. Учреждена стипендия и премия «Светунец» имени Богданова. Разбит сквер, в котором установлен бюст челябинского поэта с тамбовскими корнями…

Михаил Фонотов