Мой дневник

Драма жизни и судьба наследия Льва Гумилева. В России по-настоящему не востребовано научное «завещание» этого патриота, выдающегося востоковеда и мыслителя

Побывал в музее-квартире Льва Гумилева на улице Коломенской в Санкт-Петербурге. Это очень волнительный для меня момент — войти в дом, где жил и творил человек, без трудов которого сложно постичь нашу многонациональную страну. Я и представить себе не мог, что буду сидеть за столом Льва Николаевича, что увижу его рукописи, книги, личные вещи…

Сыну Анны Ахматовой и Николая Гумилева, замечательных поэтов Серебряного века, в советской России жилось, мягко говоря, непросто. Но удары судьбы его не сломили. Они сделали Льва Николаевича еще сильнее. Мой выдающийся тезка сохранил верность своему божественному предназначению. Непросто Гумилеву и сейчас, после окончания земного пути. В России по-настоящему не востребовано научное наследие этого патриота, выдающегося востоковеда и мыслителя, историка и географа, этнолога и создателя пассионарной теории этногенеза, замечательного поэта и прозаика.     

Тут все подлинное

Улица Коломенская, 1/15. Большое четырехэтажное строение, бывший доходный дом. На фасаде — мемориальная доска, изготовленная в Татарстане. Вхожу в подъезд и поднимаюсь на второй этаж. На лестнице — фотографии Гумилева разных лет. Вот она, квартира N4, и дверь, ведущая в мир выдающегося ученого…

В отличие от многих музеев, тут все подлинное — обстановка и вещи не собраны, а именно те, которыми пользовался Лев Николаевич. В коридоре — полки с книгами и тематическими папками. Рукописей в них нет, они хранятся в фонде ученого. Вхожу в кабинет. Слева — библиотека Льва Николаевича. Наверху шкафов — подарки: буй-тур и деревянный бочонок для кваса с выжженной надписью: «Льву Николаевичу Гумилеву от пассионарной консорции Новосибирска». На переднем плане — фото ученого. В центре кабинета — стол с зеленым покрытием, по краям — диван с простым покрывалом, обычные кресла у журнального столика. И любимое черное кожаное кресло хозяина квартиры. На него садиться не разрешают. На остальные места — можно.

Сажусь рядом с письменным столом. Рядом, потому что не смею класть на него руки. Слева от меня — пачка папирос «Беломорканал», коробок спичек и книга «Древние тюрки», на ней — очки. Под стеклом — портретные изображения монгольских ханов Хубилая и Эдигея, живших в XIV веке, и рисунок из летописи о Куликовской битвы. В центре стола — кованая роза с шипами. Справа — ящик с картотекой, на нем — образ Казанской Божией матери. Над столом — образ Иисуса Христа с лампадой. Справа на стене — фотография Левы Гумилева с родителями — Николаем Гумилевым и Анной Ахматовой. В столовой — обеденный стол с угловым сидением. Здесь Лев Николаевич чаще всего общался с гостями дома.

Ученый высочайшего уровня, человек планетарного масштаба прожил в этой двухкомнатной квартире последние два с половиной года своего земного пути (с января 1990-го по июнь 1992-го). До этого ему приходилось довольствоваться углами в съемных квартирах и комнатами в коммуналках. Он всю взрослую жизнь мечтал иметь свое жилье на тихой «бестрамвайной улице, с ванной и без радио». Отдельная квартира в доме на улице Коломенской, полученная в 77-летнем возрасте, была для Льва Николаевича первой и последней…  

«За недонесение о характере разговоров»

Сегодня имя Гумилева то и дело упоминают в связи с евразийством, теорией пассионарности и т.д., но мало кто знает, насколько драматичной была его судьба. Посещение музея-квартиры дает представление об этом — спасибо сотрудникам и авторам пронзительного документального фильма за отличную работу!

Лев Николаевич Гумилев родился 1 октября 1912 года. В это время Анна Андреевна Ахматова и Николай Степанович Гумилев были в Царском селе. Детство Лева провел вдали от родителей, в старом большом доме бабушки Анны Ивановны Гумилевой — в родовом имении в селе Слепнево неподалеку от города Бежицка Тверской губернии. В доме была большая библиотека, и маленький Лева зачитывался произведениями Майн Рида, Жюля Верна и Джека Лондона. Там же родилась страсть к дальним странам и путешествиям. Юный Гумилев ощутил в себе интерес к истории и географии и задался целью написать историю евразийских народов. 

Воплотить мечту было непросто. После расстрела знаменитого отца на Льве было клеймо сына «врага народа». В 1929 году он приехал из Бежицка к матери в Ленинград (Анна Андреевна тогда была замужем за искусствоведом Николаем Пуниным) и попытался поступить университет, но в приеме было отказано. Лев устроился рабочим в трамвайно-транспортное депо, потом был разнорабочим в геологических и археологических экспедициях. И только в 1934 году, когда Гумилеву было уже 22 года, ему удалось поступить на исторический факультет ЛГУ.

В 1935-м — первый арест — «за недонесение о характере разговоров в кругу семьи» (Лев Николаевич позднее горько шутил, что сидел «сначала за папу, а потом за маму»). Желая освободить сына и мужа, профессора Академии художеств Николая Пунина, Анна Ахматова написала письмо Сталину. Удивительно, но оно подействовало. Мужа и сына освободили. Пунина восстановили на работе, студента Гумилева восстанавливать не торопились. Он ходил в Институт востоковедения и самостоятельно изучал историю тюрков. А в 1937-м Льва неожиданно восстановили в университете и разрешили сдать экзамен за второй курс.

В шахте лучше, чем на лесоповале

В 1938 году Льва Гумилева снова арестовали. В тот день шла лекция профессора кафедры истории русской литературы. Речь зашла о литературе 20-х годов. Лектор стал потешаться над поэтом Николаем Гумилевым, который «пишет про Абиссинию, а дальше Алжира не был». Лев не выдержал и крикнул с места: «Нет, он был в Абиссинии, а не в Алжире!» — «Кому лучше знать, вам или мне?» — «Конечно мне!» Студенты засмеялись, они, в отличие от преподавателя, знали, чей он сын. Профессор побежал жаловаться. И Лев снова оказался в застенках. Его избивали и допрашивали восемь дней… Гумилева и двух других студентов (одного арестовали за то, отец — царский генерал, у другого — мать полячка, а он об этом не донес), обвинили в создании контрреволюционной группировки, цель которой — извести все партийное руководство города. И Гумилев якобы возглавлял эту группировку. Его приговорили к расстрелу. Для Льва и мамы это были самые страшные годы…

Именно в знаменитой тюрьме «Кресты» Гумилев открыл для себя очень важные вещи. Он вспоминал: «Кресты» после лагеря показались мне обетованной землей. Здесь можно было просто лечь под лавку и лежать». И тут ему пришла мысль о мотивации человеческих поступков: «Почему Александр Македонский стремился в Индию и Среднюю Азию? Завоевать эти края он не мог — не мог там удержаться. Грабить тоже не мог, потому что не смог бы доставить награбленное к себе домой. И вдруг я понял, что его что-то толкало, что-то двигало — то, что было внутри него». Он вылез из-под лавки, стал бегать по камере, оглянулся — все смотрели на него, как на сумасшедшего. «И вдруг мне пришла в голову мысль, что у человека существует особый импульс, я назвал это пассионарность — стремлением к достижению какой-либо цели, пусть даже и иллюзорной — власть, деньги, слава, алчность. Стремление к истине, стремление к искусству. Стремление, человеческое горение».

После повторного следствия Лев получил пять лет без новых обвинений. Он считал, что ему повезло, что попал на шахту, а не на лесоповал. На лесоповале холодно — минус 39, дует ветер. А в шахте всего минус четыре и тихо. Но она слишком изнуряет. Норильский период — самый плодотворный в литературной деятельности Гумилева. Заниматься наукой там не было возможности, и он писал рассказы, сказки, стихи и юмористические произведения на зековском жаргоне.

В 1944 году, выйдя из лагеря, Лев Гумилев сразу пошел добровольцем на фронт — в зенитную часть Особой ударной армии Первого Белорусского фронта. Встретил Победу в Берлине. В музее-квартире хранится котелок, с которым Лев Николаевич дошел до столицы Германии. После войны он экстерном окончил исторический факультет ЛГУ, поступил в аспирантуру. А в августе 1946 года — новый удар судьбы: известный доклад Жданова о двух журналах — «Звезда» и «Ленинград». Они признаны антисоветскими. И все-таки в декабре 1948 года Гумилев защитил диссертацию — «Подробная политическая история первого Тюркского каганата».

Вернулся в Ленинград в 1956-м

В ноябре 1949 года его снова арестовали. Получил 10 лет лагерей за контрреволюционную деятельность. На зоне писал на кусочках оберточной бумаги от посылок, которую ему отдавали зеки. Лев аккуратно разрезал их на равные части, складывал под нары, разглаживал и потом писал — ровно и без помарок. 

Лев Гумилев вернулся в Ленинград в 1956 году — с ящиком, доверху наполненным рукописями. В детстве он очень походил на отца — та же худоба, то же вытянутое узкое лицо. А в старости — вылитая мать, только, грустно шутил Лев Николаевич, «у нее горбинка природная, а мне следователь нос перебил».

В 70-х Гумилева обвиняли в антимарксизме, географическом детерминизме и приверженности биологизму — это были очень страшные обвинения для того времени. Несмотря на многочисленные препоны, Лев Николаевич блистательно защитил две докторские диссертации — по истории и географии, написал и опубликовал 12 монографий и около трех сотен статей.

- В условиях господства «единственно верного» марксистского учения в советской науке Гумилев был одним из немногих — если не единственным! — кто оставался выразителем и хранителем целого ряда отечественных научных и философских традиций — культурно-исторической школы, культурогенетики, евразийства, геополитики, антропоэкологизма, отчасти «русского космизма», — говорит кандидат культурологии Алексей Бондарев, который доброжелательно встретил нас в музее-квартире Гумилева. — В значительной мере именно благодаря ему они получили качественное развитие.

Евразия — не фэнтези

Перед посещением музея-квартиры Гумилева я контактировал с известным деятелем культуры. Он высказал уважение к Льву Николаевичу Гумилеву и с улыбкой заметил, что считает его теорию фэнтези. Это не единичное мнение. С ним можно соглашаться или не соглашаться. Но невозможно согласиться с тем, что вместе с пассионарной теорией этногенеза люди не хотят понимать евразийскую природу и сущность России. Это-то уж точно не фэнтези. Это свершилось божьим промыслом и не зависит ни от чьего мнения. Величие Гумилева в том, что он сумел увидеть и обнять из Ленинграда (он называл его просто Городом) всю Россию-Евразию.

После смерти Льва Николаевича его вдова, художник-график Наталия Викторовна Симоновская, переехала в Москву и решила передать квартиру на Коломенской городу для создания мемориального музея. Вопрос «рассматривался» целых 10 лет. Все это время Наталия Викторовна сама финансировала музей. В 2004 году квартира, наконец-то, получила статус филиала Государственного музея Анны Ахматовой в Фонтанном доме. Но сотрудники квартиры Гумилева и люди, понимающие масштаб его личности, считают, что этот выдающийся человек заслуживает отдельного музея. «В Петербурге много достойных людей, что теперь, каждому создавать музей?» — вопросом на вопрос отвечают оппоненты. Драма жизни Льва Гумилева продолжается. Точнее, это уже драма понимания его наследия.      

Без достойной оценки Гумилева и воплощения его знаний невозможно представить себе судьбу России и народов Евразии. Это хорошо понимают ученые СНГ — в октябре 2012 года, к 100-летию Льва Николаевича, в Санкт-Петербурге прошел Международный научный конгресс «Наследие Л.Н. Гумилева и судьбы народов Евразии: история, современность, перспективы». А в музей на Коломенской идут и идут люди. Однако по-настоящему наследие ученого еще не востребовано. Даже сейчас, когда в коридорах власти все чаще и чаще звучат слова «Евразия» и «евразийский» (правда, пока больше в экономическом и политическом смыслах).

Побывав в доме Льва Гумилева, посидев за его столом, я прочувствовал обаяние и масштаб этой личности. Лев Николаевич завещал нам Евразию: «Если Россия будет спасена, то только как Евразийская держава, и только через евразийство». И мы не имеем права недооценивать его наследие. На базе евразийской общности народов можно создавать национальную идею и строить бытие России…

Лев Лузин