Sтраница Основного Sмысла

О специфике исторического пути России, 32-я статья провожатого

В наши дни вопрос о специфике исторического пути России встает особенно остро. Неудача коммунистического эксперимента, кратковременная эйфория по поводу «возвращения в мировую цивилизацию» в постсоветский период, а затем постепенное осознание неприемлемости либерально-рыночных рецептов для социального организма России в очередной раз породили дискуссии об особенностях национальной культуры и специфике исторического пути. В научно-гуманитарном и массовом сознании пробудился интерес к таким проблемам, как «славянофилы – западники», «Восток – Запад», «национальная идея», «русский путь» и т.д. В немалой степени этому способствовала мода на цивилизационный подход в новейшем его варианте (А. Тойнби, С. Хантингтон и другие). К сожалению, каких-либо конкретных выводов применительно к текущей исторической ситуации получить до сих пор так и не удалось. Единственным реальным результатом, который нашел признание и в научном, и в общенациональном российском сообществе, стала констатация того факта, что Россия ― это особая цивилизация и культура, не Восток и не Запад, а нечто срединное, синтетическое ― Евразия, которая, в свою очередь, определяется как «основа оригинальной, самобытной экономической, политической и культурной жизни России, единства исторических судеб ее народов, месторазвитие неповторимого русско-евразийского мира» (Маслин М.А. Русская философия: Энциклопедия. – М.: Алгоритм, 2007. – с. 166).

Спору нет, с этим понятием, разработанным П.Н. Савицким, как и с тем обстоятельством, что в теориях евразийцев есть доля безусловной истины, можно было бы полностью согласиться, тем более что на простейшем, феноменологическом уровне оригинальность России по отношению к культурам как Востока, так и Запада фиксируется без особого труда. Однако, нельзя не признать, что Евразия ― негативное, производное понятие, ставящее понимание России в зависимое теоретическое положение, не схватывающее специфику ее культуры. Основной недостаток евразийской парадигмы состоит в том, что она является описательной, статичной, как, впрочем, и понятия Восток – Запад, а потому недостаточно научной даже в гуманитарном значении научности. Отсюда следует, что для того, чтобы придать понятию Евразия научную содержательность, необходимо наделить его динамическими характеристиками. Каким образом? Вписав его в контекст общечеловеческой истории как процесса.

Ясно, что при этом возникают существенные трудности общефилософского, методологического и конкретно-исторического характера, не говоря уже о массе научной традиции, сформировавшейся вокруг данного вопроса. Тем не менее, это затруднение можно преодолеть относительно простым способом ― признав действенность того бытующего в гуманитарных дисциплинах принципа, согласно которому в качестве наиболее достоверной признается теория, дающая относительно непротиворечивое объяснение наибольшему числу фактов и позволяющая делать конкретные выводы теоретического и практического порядка.

Но остается еще одно методологическое затруднение, как нам представляется, основное. Признание практически-конкретизирующего принципа в качестве теоретической опоры для понимания общеисторического процесса с целью вписать Россию в его контекст сразу же ставит ряд следующих вопросов: каким образом понимать историю, что является ее критерием, каковы ее тенденции, есть ли в ней прогресс и прочие? При ответе на эти вопросы цивилизационный подход следует сразу же исключить, не столько потому, что он не имеет научного характера, как заявляют некоторые теоретики (сама научность, тем более в гуманитарных дисциплинах ― предмет для дискуссии), сколько в силу того, что указанные выше вопросы проработаны в нем слабо. Поэтому воспользуемся формационным подходом, в какой-то мере способным решить проблемы исторической тенденции и критериев развития. Значит, мимо понятия «прогресс», с которым так или иначе сцеплена любая формационная теория, пройти не удастся. Отсюда вопрос: как понимать прогресс? Поскольку теории прогресса человеческого разума и победного шествия человечества в лучшее будущее в духе философии Просвещения или Гегеля в наши дни уже не пользуются кредитом доверия, воспользуемся его мягким истолкованием в духе Э. Кассирера (на снимке): «Человеческую культуру в ее целостности можно описать как процесс последовательного самоосвобождения человека» (Кассирер Э. Опыт о человеке: Введение в философию человеческой культуры // Э. Кассирер. Избранное: Опыт о человеке. – М.: Гардарика, 1998. – с. 709). При таком антропологическом истолковании появляются основания обратиться к наиболее авторитетным теориям прогрессистского характера – к моделям К. Маркса о трех ступенях исторического процесса в зависимости от степени развития личности (Маркс К. Экономические рукописи 1857-1859 гг. // К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч. 2-е. – М.: Политиздат, 1968. – Т. 46. Ч. 1. с. 101-102) и М. Вебера о типологии культур, построенной на типологии индивидуального человеческого действия (Вебер М. Основные социологические понятия // М. Вебер. Избранные произведения. – М.: Прогресс, 1990. – с. 628).

Достоинство этих теорий заключается в том, что критерием прогресса они делают человеческую личность ― повышение уровня ее свободы, степень самостоятельности, расширение пространства самореализации. И все же фокусировка этих теорий остается недостаточно четкой, чтобы проникнуть в глубинные закономерности общечеловеческой истории. Это следует хотя бы из того обстоятельства, что оба автора не исключают взрывного, катастрофического характера совокупного исторического процесса и вполне в гегелевском духе приемлют социальные сломы и крушения культур как неизбежную составляющую прогресса, во всяком случае, не видят ей альтернативы; достаточно вспомнить тезис «революции ― локомотивы истории» у Маркса или признание неизбежности гибели традиционной культуры по мере «расколдовывания мира» у Вебера. В результате траектория развития в их теориях остается зависимой от внешнего, случайного воздействия, следовательно, не прорисовывается и выхода к возможности оптимизировать общественный процесс, отрегулировать его, избавившись от сломов, социальных катастроф. Поэтому данные теории остаются в рамках той единственной на текущий момент теории истории (историософии), согласно которой «изучаемая нами история событий – это перечень утрат» (Гумилев Л.Н. Гуманитарные и естественнонаучные аспекты исторической географии // Ноосфера и художественное творчество. – М.: Наука, 1991. – с. 64).

Между тем, есть основания рассматривать известную нам историю (и ее теорию, точнее, теории) как проявление более существенных, глубинных процессов фонового характера. Как утверждает Л.Н. Гумилев, «это «фон», который можно считать гомеостатическим, или нормальная линия развития, на которой события являются зигзагами, случайными отклонениями, затухающими в анизотропном времени. Этот «фон» тоже требует точного определения, ибо он инвариант и, следовательно, нулевая точка отсчета зигзагов» (Гумилев Л.Н. Гуманитарные и естественнонаучные аспекты исторической географии // Ноосфера и художественное творчество. – М.: Наука, 1991. — с. 61). Содержанием этого фона является процесс прирастания культуры, накопления коллективного опыта, создания и сохранения материальных и духовных артефактов ― то, что определяется понятием «воспроизводство». В самом деле, для того, чтобы что-то разделить, разрушить, разграбить, как э то происходит во время сломов, надо сначала соединить, создать, сотворить. Культура ― живой организм, и если она живет, то, следовательно, сохраняет и передает ― воспроизводит. Объем воспроизведенного ― сохраненного, переданного и усвоенного в контакте старших и младших поколений ― культурного опыта создает и определяет степень развития личности, которая, как говорилось выше, и является искомой (но еще не найденной, то есть не схваченной в понятии) мерой исторической развитости культуры, критерием совершившегося прогресса.

Итак, рассмотрение характера воспроизводства коллективного опыта представляет собой тот методологический прием, которому можно наконец-то установить историко-культурную специфику России.

Все существовавшие прежде в истории человечества и существующие ныне культуры всегда оказываются перед проблемой перевода коллективного опыта в индивидуальную форму и, как правило, более или менее успешно ее решают (иначе не пришлось бы говорить о самом факте их существования). Но решают всегда по-своему, только им присущим, специфическим способом. Именно в особенностях  организации социокультурного воспроизводства, как убедительно показал выдающийся отечественный философ и культуролог М.К. Петров (Петров М.К. Язык. Знак. Культура. ― М.: Наука, 1991. – c. 328), и заключается различие между культурами.

Большинство культур передает и, передавая, воспроизводит наработанный опыт в формах профессионально-семейного наследования, как это издревле происходило и до сих пор в основном происходит на Востоке. Здесь социально-необходимые знания и навыки сохраняются и транслируются в пределах семьи-общины, от отца – к сыну, то есть подражательным, слабо формализованным способом. Носителем опыта тут становится семейный клан или род наследственных профессионалов-умельцев, а весь массив коллективного опыта, которым обладает культура (представленная конкретным сообществом, скажем, в форме государственного образования или городского центра, как Вавилон или Мохенджо-Даро), оказывается подразделен между этими родами, каждый из которых обладает каким-то одним из специализированных навыков и ревностно сохраняет его. Закономерно, что культуры этого типа строятся по кастовому, то есть изолирующему принципу. В результате процесс социализации (воспроизводства культуры применительно к индивиду) ориентирован на формирование узкого профессионала. Но как раз это обстоятельство – узкая специализация (или, если использовать привычную терминологию, углубленное разделение труда) в полном смысле слова становится «проклятием» этих культур, ибо, превращая человека в «звено с малой пропускной способностью», оно неуклонно углубляет его несоразмерность относительно непрерывно нарастающего объема коллективного опыта. А это уже угрожает культуре гибелью в самом процессе ее развития, поскольку нарастание массива культуры закономерно порождает новые касты-профессии, замкнутые в себе, как и их предшественники. В определенной исторической точке увеличившаяся сверх какой-то границы численность этих взаимно изолированных профессиональных «пучков» делает общество неуправляемым. Тогда культура распадается от переусложнения и затем либо полностью уходит в историческое небытие, либо возрождается заново для вхождения в очередной виток своего круговорота, как это с древнейших времен неоднократно происходило на Востоке.

Перерыв подобной фатальной повторяемости совершился в истории человечества только один раз – в специфических условиях Древней Греции, где в процесс воспроизводства коллективного опыта включилась принципиально новая форма социального наследования, настроенная на формирование человека не в качестве узкого профессионала, но в качестве универсала, владеющего основным составом теоретических и практических знаний и в силу этого способного к удержанию всей полноты коллективного опыта по ходу его дальнейшего наращивания (о чём, в частности, свидетельствует уникальный, не свойственный другим культурам образ хитроумного Одиссея ― человека-универсала). В дальнейшем, в ходе исторической трансформации полисной культуры универсализация обрела формализованный характер. Этот переход ведет свой отсчет от Аристотеля, точнее, от аристотелевского Лицея (Ликея), который стал образцом для всех укрепившихся в европейской культуре форм социокультурного воспроизводства.

С этой точки зрения древнегреческая цивилизация являет собой первый вариант отхода от утвердившегося в предшествующей истории традиционного – кругового – исторического пути, представляющего собой не столько развитие, сколько движение. Следующий этап становления нового исторического качества – формирование новоевропейской культуры, которая находит наиболее полное воплощение в социальном институте науки и создаваемой при ее посредстве машинной, техногенной цивилизации. Лидером этого этапа стала и продолжает выступать англосаксонская культура, в наши дни претендующая на абсолютное доминирование в форме глобализации.

Чтобы определить специфику России в обрисовавшемся общеисторическом контексте, где критерием развитости является качество социокультурного воспроизводства, в модель культуры следует ввести дополнительные характеристики. Это полюса «орудийность – общение» и «традиционность – современность».

«Орудийность – общение» ― это то, что можно назвать соответственно внешним и внутренним аспектами культуры. Поскольку культура, как было сказано выше, базируется на системе межчеловеческих отношений, то в первом случае, связанном с воздействием людей на природу, перед нами «отношения людей по поводу вещей», а во втором случае, когда активность людей направлена друг на друга, перед нами «отношения людей по поводу людей». Осознание двойного состава человеческой активности – дело исторически недавнее. Разделение культуры на орудийный и общенческий компоненты вообще не могло быть осознано в те исторические эпохи, когда главное внимание общества направлялось на ликвидацию нехватки предметов потребления; лишь в современную эпоху, когда приходит понимание того, что именно человек ― основной фактор культуры, определяется и сама реальность общенческого компонента, противостоящего орудийному, и его значимость.

Традиционные культуры – такие, в которых главным социальным элементом является община, а личность не выделена. Современные культуры — такие, где главным элементом становится отдельный, автономный индивид. К последним принадлежит прежде всего культура новоевропейского типа, с определенными модификациями воспроизводящаяся во всех промышленно развитых странах, в том числе в России.

В наши дни англосаксонская культура, в которой акцент сделан на орудийном компоненте, связанном с техникой, исчерпывает свой потенциал, показателем чего являются многочисленные общецивилизационные проблемы, порожденные односторонним развитием естествознания и переразвитием техносферы, следствием чего становится деструктивное воздействие техногенного компонента на все сферы культуры. В то же время культура России, в которой преимущественное развитие приобрела общенческая составляющая (общеизвестна ведущая роль русской культуры, особенно искусства, в постижении внутреннего, психологического мира человека), объективно выдвигается на роль лидера общеисторического процесса по мере того, как антропологические проблемы в современном мире становятся наиболее актуальными.

Культура нашей страны развернута на общение, на совершенствование межчеловеческого взаимодействия, на человека, на его внутренний мир. В этом и состоит специфика исторического пути России.

Владимир Рыбин,

доктор философских наук