Sтраница Основного Sмысла

Современный человек не в состоянии охватить сложность глобализированной культуры (23-я статья провожатого)

В современном обществе неуклонно развивается антропологический кризис – деградация личности, связанная с постепенной утратой ею всех сугубо человеческих качеств – от интеллектуальных до нравственных и эстетических. Этому, как ни странно, способствует и переход от индустриального к постиндустриальному, информационному обществу, поскольку он не регулируется сознательно, а протекает стихийно, в духе вульгарно истолкованной синергетики — как «естественный самоорганизующийся процесс».

Социальный парадокс выражается в том, что в обществе, именуемом информационным, нарастает доля труда, который, не будучи физическим, в то же время явно не является и умственным, интеллектуальным. Автоматизация на производстве вымывает слой высококвалифицированных рабочих, увеличивая при этом долю «синих воротничков», то есть работников, занятых низкоквалифицированным физическим трудом, и параллельно с этим наращивает объем рутинных, стандартных операций во внепроизводственной сфере, среди лиц, занятых по видимости «интеллектуальной» деятельностью, но по сути выполняющих  примитивную обслуживающую функцию, к которой в конечном счете и сводится содержание всех нынешних массовых профессий — от экономистов и бухгалтеров государственных учреждениях до юристов, менеджеров, финансистов и прочих бесчисленных разновидностей «офисного планктона».

Поэтому в современном обществе закономерно развиваются две противоположные тенденции. С одной стороны, нарастает доля узкопрофессиональной деятельности, складывающейся исключительно из ряда стереотипных действий, не требующих серьезной квалификации, что в качестве побочного, но серьезного эффекта ведет к формированию слоя людей, живущих случайными заработками, либо никогда и нигде не работающих, завязанных на воспроизводство асоциальных форм поведения, на криминал, в последнее время — на расширяющийся рынок наркотиков. Этим, кстати, и объясняется рост функциональной неграмотности и даже элементарной безграмотности в экономике развитых обществ. С другой стороны, не подлежит сомнению, что постиндустриальное общество носит инновационный характер и, следовательно, требует от работника не только одного профессионализма, но и умения принимать нестандартные (но правильные) решения, брать на себя ответственность за их последствия. В этих условиях владения какой-либо единственной профессией уже недостаточно, не говоря уже о том, что ни одна профессия отныне не гарантирует успеха и занятости на всю жизнь. Есть данные, что за период трудоспособного возраста среднестатистический житель Западной Европы сейчас меняет 10-15 рабочих мест в рамках одной профессии, будучи одновременно готов поменять и сам вид профессиональной деятельности.

В России стремительно складывается такая же ситуация, резко контрастная по отношению к недавнему советскому периоду, когда еще несколько десятилетий назад весьма прочной была уверенность в том, что именно специальность, полученная после окончания школы — в вузе или на производстве — является главным гарантом профессиональной востребованности и социальной устойчивости. Тогда приветствовались и прославлялись «рабочие династии», то есть семейно наследуемые виды профессиональной деятельности, в основном связанные с тяжелым производством («потомственный металлург», «потомственный шахтер», «механизатор»), реже — с «интеллигентскими профессиями» («потомственный учитель», «потомственный врач»). Но в любом случае, молодой специалист, приходя на рабочее место и постепенно поднимаясь по служебной лестнице, вполне мог проработать там до пенсии. Даже формула такая бытовала в массовом сознании: «Была бы профессия, а все остальное приложится».

Ныне положение радикально изменилось, обострив не только обозначенные выше личностно-психологические, но и, так сказать, функционально-профессиональные издержки узкой специализации. В частности, если прежде высокий профессионализм индивида, то есть его обученность, вполне могла сочетаться с низким уровнем общей культуры, недостаточной воспитанностью, поскольку от него требовалось по преимуществу лишь исправное исполнение отработанных и проверенных — повторяющихся, стандартных — функций, то сегодня, в условиях ускорения темпов социальной жизни и ее усложнения, недостаток общей культуры проявляет себя как неумение мыслить и действовать комплексно, всесторонне и эффективно — с учетом изменяющейся обстановки и возникновения новых факторов. Что и оборачивается неспопобностью адекватно применять полученные в обучении знания. Здесь, кстати, объяснение того обстоятельства, что профессиональная малограмотность, отсутствие элементарных практических навыков в собственной специальности, технологическое невежество и прочие недостатки, казалось бы, сугубо профессионального свойства, сочетаются, как правило, с пониженным чувством ответственности, повышенным самомнением, хамством, тупостью и т.д., в общем, с нехваткой общей культуры — того, что составляет суть воспитания и связано с усвоением ценностей.

Отсюда становится все более очевидно, что та версия универсализирующей матрицы, которая сложилась в ходе реформы университета в XIX веке и которая характеризуется переразвитием звена обучения в системе высшего образования при фактически полном усечении звена самовоспитания, не обеспечивает в современных условиях даже минимально приемлемого уровня не только общекультурной, но и профессиональной подготовки специалистов. Если прибавить к этому увеличение количества выпускников, не работающих по специальности — по причине либо невостребованности на рынке труда, либо неудовлетворенности характером профессии (в немалой степени из-за того, что выбирается она, как правило, раньше, чем происходит становление личности и человек оказывается способен сознательно подойти к выбору своего жизненного предназначения), — то придется признать, что современный университет отклоняется от своей функции и не выполняет заказ общества. Если же вдобавок учесть то обстоятельство, что процесс высшего образования определяет воспроизводство всего массива культуры, формируя ее совокупный образовательный контекст, то сохранение основных характеристик закрепившейся университетской образовательной модели предопределяет повсеместный глубокий кризис всей системы современного образования. «Мы переживаем унаследованный от XX столетия кризис образования, — пишет доктор философских наук В.И. Купцов. — Он проявляется в слабой устойчивости получаемых знаний, в низкой эффективности общекультурной компоненты образования, в отсутствии чёткой ориентации на целостное восприятие мира, в перегруженности учащихся, в неэффективности методик обучения, неудовлетворительном качестве учебных пособий, слабом использовании неформальной компоненты образования, особенно с применением средств массовой информации» (Купцов И.В. Образование, наука, мировоззрение и глобальные вызовы XXI века. СПб.: Алетейя, 2009. С. 41).

В качестве противовеса подобным тенденциям в современном обществе вызревает запрос на формирование такой образовательной модели, которая была бы ориентирована на подготовку высококомпетентного специалиста, обладающего при этом широким общекультурным кругозором. Это должен быть профессионал-энциклопедист, в практике которого универсальность из предпосылки его действий стала бы теперь их содержанием.

Следующий аспект антропологического кризиса — утрата индивидом способности понимать себя, наличие которой свидетельствует о том, что человек не в состоянии адекватно оценивать свой личностный потенциал, свои силы и возможности, определять реально достижимые цели и тем самым целенаправленно выстраивать четкую жизненную стратегию. Отсутствие этой способности превращает жизнь человека в стихийное движение в среде случайно складывающихся обстоятельств, осуществляющееся вслепую, по принципу проб и ошибок. В этом случае личность не развивается, в деградирует, не «собирается» в жизненном процессе, а «распыляется». Психологически подобное состояние характеризуется как утрата смысла жизни — «смысловая пустота» или «экзистенциальный вакуум».

Этот феномен впервые был описан в 60-е годы XX века (Франкл В. Человек в поисках смысла. М.: Прогресс, 1990) в странах Запада, где формирование «общества массового потребления» и резкий подъем жизненных стандартов ликвидировали актуальность прежних, вырабатывавшихся веками и даже тысячелетиями смыслов, ориентировавших человека на поиски ресурсов элементарного выживания и материальные ценности. Поскольку осмысленность есть необходимое условие существования человека разумного, то экономический подъем, сцепленный с возникновением «смысловой пустоты», погрузил подавляющее большинство населения развитых стран в состояние внутреннего напряжения и депрессии, что сразу же обернулось массовой

невротизацией, ростом психических заболеваний, самоубийств, немотивированной агрессии и преступности. Алкоголь, наркотики, массовая культура в различных ее проявлениях — от рок-музыки до игровых автоматов и компьютерной зависимости — предстают в этом свете как вообще-то объяснимый, но тупиковый вариант ухода от проблем, порожденных отсутствием смысла жизни, так как жизненные стратегии, связанные с этими видами активности, не только разрушительно воздействуют на физический организм человека, но усугубляют распад института семьи, ведут к снижению рождаемости среди населения развитых стран, порождают демографические диспропорции и тем самым ставят по вопрос само биологическое выживание этносов европейской группы.

Утрата способности «понимать мир в целом» — третий аспект антропологического кризиса — есть закономерная реакции человека современного общества на тот парадоксальный факт, что научно-технический прогресс и общий экономический подъем не сделали жизнь людей простой и легкой. Технологически организованный мир оказался даже более непостижим для индивида, чем природозависимый мир доиндустриальной традиционной культуры. Тот мир был источником опасностей и загадок, но при этом одушевлен и соразмерен человеку, ибо сам человек вносил в него сверхъестественные начала, приписывая природе человеческие свойства. Современный же человек не в состоянии даже приблизительно охватить всю сложность глобализированной культуры, в пространстве которой он теперь вынужден существовать. Его мышление закономерно становится фрагментарным, частичным, что подразумевает невозможность сконцентрироваться на каком-то одном предмете, что порождает размытость сознания, ослабляет рациональность поведения. Телевидение, реклама, Интернет, иные артефакты информационной эпохи лишь усугубляют его дезориентацию в современной культуре, ибо все они нацелены на извлечение прибыли, а не на интеграцию человека в социум. Немецкий культуролог и философ XX века Эрих Калер пишет: «В частной жизни люди чувствуют себя в тенетах этой обширной сети коллективного, организационного и научно-технического контроля; они не понимают причин и логики всего этого. Им хочется без раздумий прорваться сквозь сложности, которые они не в состоянии осмыслить, и вернуть условия, существовавшие до недавно потрясших мир научно-технических достижений и до связанной с ним технической взаимозависимости людей и народов во всем мире. Ситуация, в которой мы оказались ныне, чрезвычайно опасна. Психическое и духовное состояние индивидуумов не успевает за скоростью коллективных функциональных достижений. Люди утратили ориентиры в мире; они движимы требованиями текущего момента и своими узкими потребностями. А это значит, что они утратили чувство истории, чувство эволюции человека» (Калер Э. Выход  из лабиринта // Эрих Калер. Избранное: Выход из лабиринта. М.: РОССПЭН, 2008. С. 158).

В целом планка критической способности мышления современного человека (включая способность к элементарному планированию своей активности и к разумной деятельности вообще) опускается сегодня до такого уровня, что дальнейшее снижение будет означать уже утрату вменяемости как таковой, отделяющей норму от психической патологии. Приходится признать, что «реально обществу не удается создать культуру, построенную на рациональной основе» (Купцов И.В., Ук. соч. С. 36).

Владимир Рыбин,

доктор философских наук