Sтраница Основного Sмысла

7 октября 2013 года

Высшая форма жизни – жизнь человека в культуре (11-я статья «провожатого»)

Прошлую статью мы закончили мыслью о том, что Лев Толстой был вынужден признать: «перепад культур» невозможно преодолеть, двинувшись назад, к «природной простоте» — в прошлое, в традиционность, в патриархальность. И это его признание, сделанное силой художественных образов, обладает убедительностью более весомой, нежели сознательное обличение им пороков цивилизации в публицистических произведениях и позднейших философских трактатах. Если так, то остается один путь – в высокую культуру. Прежде всего, надо сделать обозримым, доступным каждому из людей весь ее массив. Как можно достичь этой цели?

Поскольку именно в детстве создается основной потенциал смысловой подвижности, надо соединить присущую всем детям способность откликаться на мир и чувствовать правду с высокой культурой, открыв тем самым каждому человеку возможность свободно наращивать и смыслы, развивая свои исходные задатки.
Надо отметить, что Толстой отнюдь не считает детство Аркадией человеческого и не расценивает детскость как некое блаженное, в духе Руссо, «естественное состояние», которое само собой, без какого-либо внешнего содействия способно раскрыть свой потенциал, и которое тем лучше якобы это сделает, если ему не мешать. Напротив, предоставленное себе самому детство никогда не произведет ничего продуктивного, и слепое поклонение естеству и естественности может наделать бед не меньше, чем стремление насиловать природу человека формализмами цивилизации.
И Левину вспомнилась недавняя сцена с Долли и ее детьми. Дети, оставшись одни, стали жарить малину на свечах и лить молок фонтаном в рот. Мать, застав их на деле, при Левине стала внушать им, какого труда стоит большим то, что они разрушают, и то, что труд этот делается для них, что если они будут бить чашки, то им не из чего будет пить чай, а если будут разливать молоко, то им нечего будет есть и они умрут с голоду.
И Левина поразило то спокойное, унылое недоверие, с которым дети слушали эти слова матери. Они только были огорчены тем, что прекращена их занимательная игра, и не верили ни слову из того, что говорила мать. Они и не могли верить, потому что не могли себе представить всего объема того, чем они пользуются. И потому не могли представить себе, что то, что они разрушают, есть то самое, чем они живут.
«Это все само собой, — думали они, — и интересного и важного в этом ничего нет, потому что это всегда было и будет. И всегда все одно и то же. Об этом нам думать нечего, это готово; а нам хочется выдумать что-нибудь свое и новенькое. Вот мы и выдумали в чашку положить малину и жарить ее на свечке, а молоко лить фонтаном прямо в рот друг другу. Это весело и ново, и ничего не хуже, чем пить из чашек».
…»Ну-ка, пустить одних детей, чтоб они сами приобрели, сделали посуду, подоили молоко и т.д. Стали бы они шалить? Они бы с голоду померли». (Анна Каренина. Часть восьмая, XIII)
Выходит, детская простота, первичные навыки разумно-осмысленного, человеческого отношения к миру, усвоенные в начале жизни каждого человека – это необходимое, но лишь начальное условие, которое еще должно быть обработано высокой культурой для того, чтобы человек стал способен согласовываться – сопрягаться — со всем богатством высокой культуры. Тогда только человек соединится с миром не статически, по нормам цивилизации (слепое следование которым, как показывает пример Ивана Ильича, убивает человека), а динамически, по нормам Культуры (следование которым даст охват мира, сопряжение с ним и – возможность жизни).
Закон жизни – это закон культивирования культуры!
Значит, надо КУЛЬТИВИРОВАТЬ КУЛЬТУРУ!
Будь так, у Ивана Ильича не угасла бы раньше времени способность сдвигать и наращивать смыслы, утрата которой включила механизм его умирания, Наполеон не смог бы запустить машину военного уничтожения людей, а Анна Каренина не пошла бы на поводу витальности, которая выжгла ее душу и лишила жизни.
Беда всей современной культуры, слившейся с цивилизацией, в том, что наращивается внешний массив культурных артефактов, но у человека не развивается внутренняя способность сопряжения — наращивания смыслов. Эта способность до сих пор воспринимается как естественная, от природы данная, и потому она либо остается полностью беспризорной, либо на нее возлагаются функции, не свойственные ей. Оттого-то по ходу освоения культуры человеком она возгоняется в разного рода специализации, тем самым блокируется и улетучивается, что и убивает человека. Так освоение культуры оборачивается одолением человека культурой – бремя культурного человека становится его проклятием.
Но если это так, то для того, чтобы жизнь и человека, и культуры продолжалась не только в простейших и примитивных культурных формах, но и в условиях ускоряющегося (как это происходит сейчас) прирастания массива культуры, надо сделать что-то на пути человека в культуру!
Но, что именно, Толстой не говорит.
Ясно, что это какие-то новые способы освоения культуры человеком, его «образования». Однако необходимая конкретность тут у Толстого как раз отсутствует.
Возможно, в этом сказалась неудача той образовательной реформы, которую он пытался осуществить в яснополянской школе. Несомненно, сказалось то обстоятельство, что к началу XX века ресурсы традиционной, патриархальной культуры (не только в крестьянских, деревенских, но и в городских, мелкобуржуазных, бытовых формах) казались еще неисчерпанными, что придавало ей видимость здоровой народности, вследствие чего можно было ставить на простоту и занижение. Но главная причина – в колоссальной сложности самой задачи культивирования культуры.
К концу жизни Толстой понял, что исчерпывающим – позитивным — образом Закон Жизни ему не раскрыть, и как будто приходит к единственному варианту, который позволяет удержать массив культуры и сохранить все ее достижения – попридержать жизнь.
Согласно доведенным до формальной четкости и озвученным идеям, разгадка жизни по-Толстому – в простой, народной жизни, и мудрость состоит в том, чтобы отречься от гордыни образованных людей, свести запросы от культуры к удовлетворению простейших потребностей — снизойти до природы, точнее занизить высокую культуру до уровня простой, низкой культуры. Но в художественных творениях, в своей образной философии, выражая Закон Жизни, Толстой говорит совсем по-другому: загадка жизни – не в природе, а в культуре, и мудрость состоит в сопряжении не по законам природы, а по законам культуры, точнее, по законам культуры высокой и развитой, а не культуры простой и примитивной.
Высшая форма жизни – это жизнь культуры, точнее, жизнь человека в культуре. Прослеживая их связь, Толстой открывает закономерности всеобщего порядка, приближается к формулировке Закона Жизни. С учетом художественных открытий, которые Толстой сделал по ходу углубления в проблему мертвого и живого, Закон Жизни можно свести к следующим положениям.
Мир – это многообразие, взаимная обусловленность существующего и совершающегося, всеобщая взаимосвязь всего со всем. Начальное условие жизни в любом ее качестве предполагает обособление некоего существующего для себя начала в индивидуальность, в самость, отделенную от всего прочего многообразия как вещественными границами, так и способами самопроявления.
Однако, чтобы быть живой, эта самость должна обладать качеством сопряжения — способностью следовать миру, согласуясь с его многообразием, что подразумевает способность воспроизводить это многообразие в себе. Таким образом, живое необходимым образом должно содержать в себе некое упорядочивающее, организующее начало.
Для человека таким сопрягающим началом является смысл. Смысл упрощает и конкретную ситуацию, и мир в целом тем, что сводит задачу сопряжения к определенному и единому центрирующему основанию и тем самым позволяет человеку удержать себя в потоке составляющего мир многообразия. Бес-смысленность существования потому и угрожает человеку смертью, что отсутствие такого центрирующего основания оборачивается неустойчивостью, рыхлостью индивидуальной жизни, угрозой распыления под напором всей массы воздействующих обстоятельств.
Но, поскольку мир каждый раз по-новому обращается к человеку и оттого соотношение этих обстоятельств непрерывно меняется, то и смысл должен быть подвижен. Это значит: чтобы быть живым, человек должен уметь сдвигать смыслы в диалоге с миром, а так как смыслы есть достояние внутреннего мира индивида, то значит – в диалоге с собой, внутри себя самого, смещая смыслы в пределах границ некоей уникальной, свойственной исключительно этому, конкретному человеку смысловой шкалы, спектром которой и воспроизводится неповторимость его личности.
Такая внутренняя подвижность, знакомая всем людям и проявляющаяся чувством радости и удивления от раскрытия новизны мира, дается в детстве каждому из людей, но утрачивается по мере взросления, в процессе вхождения в культуру. Возникающее при этом угасание смысловой подвижности и вытекающая отсюда фиксированность на каких-то внешних, посторонних для индивидуальности человека смыслах, указывает на ослабление силы жизни в нем, на переход его в промежуточное – «неживое» — состояние и начало движения к смерти, как это произошло с Иваном Ильичем, как это проявилось в Наполеоне, как это было с Анной Карениной. Смерть есть финальный результат полной утраты смысловой подвижности, когда душевная жизнь человека окончательно замирает и он сам, остановившийся в своем движении, оказывается точкой приложения всей оборотившейся на него полноты мира и, раздавленный всей его массой, растворяется, как капля в потоке жизни.
Но этот вывод, сделанный уже в «Войне и мире», обозначает лишь первый, ранний этап постижения Толстым Закона Жизни и представляет собой еще чрезмерно общую его формулировку, согласно которой жизнь — это взаимодействие относительно обособленных индивидуальностей (в частности, человеческих) в составе единого жизненного потока, где каждая индивидуальность исполняет положенную ей роль. К более глубокому, конкретизированному пониманию сути жизни Толстой приходит лишь в поздних своих художественных произведениях («Записки сумасшедшего», «Холстомер», «Смерть Ивана Ильича» и другие), да и то формулирует свою идею отраженным образом – через раскрытие механизма смерти в условиях перегрузки культурой. Смерть, утверждает теперь Толстой, не есть некая фатальная предопределенность, направляющая человека по линии исчерпания смысловой подвижности; все сложнее — гибнет, идет к смерти то, что, воплотившись в самость, не способно одолеть мир, освоить обращенную на себя его полноту. Смерть Ивана Ильича – результат жизни, которая попалась в своего рода цивилизационную ловушку, оказалась в силу исторических обстоятельств не способной противопоставить давлению цивилизации адекватную смысловую подвижность.
Культуру, ставшую цивилизацией, можно одолеть только культурой — встречным движением, сознательно создавая новые способы ее охвата, совершенствуя приемы сопряжения с нею. Этот вывод, к которому вплотную приблизился Лев Толстой, образными средствами исследуя проблему мертвого и живого и формулируя по ходу этого исследования Закон Жизни, в наши дни надлежит дополнить рядом конкретизирующих положений. Очевидно, что нарастание давления мира на живое (для человека – давления массива культуры) должно усиливаться и неизбежно будет усиливаться по мере развития, потому что любое активно действующее начало всегда усложняет среду своего существования, то есть способно жить, лишь перерабатывая последствия собственной жизнедеятельности, превосходя достигнутые результаты и переступая достигнутые границы. Иными словами, уплотнение среды (увеличение массива факторов, усложнение условий и т.д.) – необходимая предпосылка осуществления жизни, а ответ на это уплотнение в виде наращивания ее качества (повышения уровня приспособленности к новым условиям, созданным собственной же деятельностью) – необходимо вытекающее отсюда следствие. Что и направляет жизнь по линии эволюции.
Эволюция – всеобщебытийная закономерность, но особенно ясно она прослеживается в развитии культуры и проявляется в жизни человека: человек способен жить, лишь наращивая смыслы в движении навстречу миру, более или менее сознательно устанавливая собственную, уникальную меру и пределы ответа на повышение его плотности, на массу обращенной к нему полноты. Воспроизводство культуры и жизнь человека наиболее конкретизированным образом демонстрируют ту закономерность, что существование любого выделившегося из состава мира индивидуального начала предполагает движение к пределу самовоплощения, максимуму самореализации. И оттого жизнь – это активный процесс, где каждая определившаяся и осуществляющая себя индивидуальность сама – по ходу реализации собственного потенциала – задает условия, характер и сроки собственного существования. Отчего смерть и выступает как завершение жизни.
Траектория жизни очерчивается движением вперед и вверх.
Таков Закон Жизни, опыт вычитывания которого в творчестве Льва Толстого мы рассмотрели.
Обсудив тему смысла жизни на примере произведения «Смерть Ивана Ильича», мы пришли к необходимости ее раскрытия в более отвлеченном, теоретическом ключе. В следующей статье начнем говорить о научных аспектах проблемы, и прежде всего – о наших духовных ценностях.