Sтраница Основного Sмысла

Земля и небо Чижевского

Он — космист. То есть земной человек, умеющий охватить безбрежное космическое пространство. Это — вообще. А в частности, он — ученый и поэт. Он — историк и медик. Он — изобретатель и художник-акварелист. Он — физик и археолог. Он статистик и музыкант-пианист. Он — полиглот  и социолог. Он — дворянин, солдат и Георгиевский кавалер. Он, наконец,- гелиобиолог, солнечный биолог.

Все это — он, Александр Леонидович Чижевский.

Если к юности на Чижевского нахлынули проблемы, то такие: кем не стать? Не было такого высокого служения, такого творчества, к которому он бы не обратился. С одной стороны, художник, музыкант, поэт, то есть область искусства, а с другой — весь таинственный мир, от собственных туфель на земле — до зенита над головой.

Несмотря на то, что Чижевский почти всю жизнь писал стихи, рисовал акварельные пейзажи в духе импрессионизма, не забывал о музыке, он, несомненно, человеком науки. Да, Александр Леонидович был, как говорили прежде, всесторонне развитым, да, европейские
коллеги назвали его «Леонардо да Винчи ХХ века», однако, как свидетельствует история, после Леонардо да Винчи никому не удавалось взять обе вершины сразу — науки и искусства. Логично, что Чижевский известен не как деятель искусства, а признан как выдающийся ученый.

У этого человека были все основания, мягко говоря, сожалеть о том, что случился перелом 1917 года. Нет, ему было не до того, чтобы уйти в контрреволюцию. Он и сам чувствовал в себе какое-то смутное недовольство предоктябрьским временем. И даже написал стихотворение «Октябрь 1917 года», в котором утверждал:

               «Как раньше жили мы -

               Нельзя так больше жить —

               Среди полночной тьмы

               Безумию служить».

И на первых порах революция не затронула его, не перекрыла дорогу. Наоборот, она подхватила дело, которому он служил, поддержала, подняла… Ко всему прочему, отца, Леонида Васильевича, генерала, советская власть возвела в Герои Труда. Однако Александру Чижевскому было бы хорошо и без революции. Что ни говори, он принадлежал к высшему обществу, к знати. Достаточно сказать, что бабушка, которая его воспитывала (мать рано умерла), владела всеми европейскими языками. Отец, заподозревший в обожаемом сынишке некую хворь, отправил его во Францию, Италию, Грецию, Египет — поправлять здоровье… Огромная домашняя библиотека, рояль в доме, телескоп, что угодно еще, полный достаток, окружение внимательных и любящих людей — чего же более? Не зря потом — наверняка и в Челябинске —  Александр Леонидович светло и благодарно вспоминал свои детские годы: «В самые трудные времена вспоминаю о детстве, о доме, о родных»; «Дом, как крепость, где всегда спасут». И это: «Мои мысли всегда уважали»… Как раз в Челябинске Чижевский подытожил: «Всю мою жизнь я могу ясно и четко разделить на две неравные и несходные части: до революции и после нее. Тут два быта, две жизни, два мира»…

Конечно, роду потомственных дворян Чижевских всякие перемены — к худшему. А перемены пришли, и крутые…

Впрочем, на первых порах жизнь — можно терпеть. Она — главное — не отлучила от любимых занятий. Александр переходит из одного факультета в другой. Как-то незаметно для самого себя разбирается в своих предпочтениях. Неожиданно «выстрелил» никому не нужный домашний телескоп. Александр стал наблюдать земное светило. Он находит себя в двух средах — в среде солнца и в среде воздуха. С некоторых пор у него два бога, которые слились в его собственном имени: Шу — бог воздуха и Ра — бог солнца.

Повоевав добровольцем на фронте у отца в Галиции, после ранения, контузии и Георгиевского креста, Чижевский возвращается домой, где устраивает лабораторию для «солнечных» исследований на крысах. Вскоре готова кандидатская диссертация. Правда, ее защита в Московском университете не стала сенсационной — «мало кто в те холодные и голодные месяцы думал о науке, и поэтому публики совсем не было». Как бы то ни было, Чижевский уже университетский преподаватель, уже доктор наук, уже профессор. Через год — на столе 900 машинописных страниц докторской диссертации. Один ее экземпляр автор отдает А.В. Луначарскому. «Ознакомившись с ним, он вызвал меня к себе домой в Кремль, и мы, сидя за чашкой чая, обсуждали вопрос о том, как осветить мою концепцию светом исторического материализма». Луначарский обещал свое введение. А еще  он по этому вопросу хотел посоветоваться с Лениным, но Ленину было некогда.

Ученого заметил и «взял на буксир» нарком здравоохранения Н.А. Семашко. Он публикует работы Чижевского по космической биологии под своей редакцией, «тем самым открыто выступая в защиту этих работ». «За это редакторство он навлек на себя недовольство И.В. Сталина, которому была доложена суть моих работ в грубо извращенной форме, но после его личного разговора с Семашко дело уладилось без каких-либо последствий».

Между тем, закончена работа «Аэроионы». Изобретен аэроионизатор, впоследствии названный «люстрой Чижевского». Об аэроионах узнает Европа. Она в восторге. Отовсюду поступают предложения о сотрудничестве. Что еще важнее, ученого признает родная страна, которой он безвозмездно передает свой аэроионизатор. Дальше  — больше. В 1930 году Чижевский разработал план ионификации народного хозяйства СССР, и его одобрило правительство. Оно же учреждает Центральную лабораторию ионификации, а ее директором назначает Чижевского. Случилось даже то, чего удостаивается редкий ученый, — 11 апреля в «Правде» и в «Известиях» было опубликовано постановление Совнаркома «О работе профессора Чижевского». Речь зашла даже о том, чтобы будущий Дворец Советов наполнить аэроионами, и эта идея будто бы понравилась Сталину. Куда как хорошо и славно. Успех — к успеху. Признание — за признанием. И в завершении — первый международный конгресс биофизиков и космобиологов назвал Александра Леонидовича Чижевского главой биофизиков мира, и он был выдвинут на соискание Нобелевской премии.

На этом восхождение оборвалось.

Нельзя не сказать о том, что всегда, в том числе и в период торжества и победного шествия по миру, солнечная биология  не обошлась без противников и противодействия. «Ученые мужи, с которыми я заводил речь об этих явлениях, — вспоминал Чижевский, — поднимали меня на смех. Но я не сдавался». Среди тех, кто не признавал гелиобиологию, был и знаменитый ботаник профессор К.А. Тимирязев, «который считал, что «разгромил» мой доклад 1917 года», но и Тимирязев не остановил Чижевского. Даже К.Э. Циолковский «с большим недоверием принял мой рассказ об этих феноменах, посмеялся, а потом, поразмыслив, сказал: «Накапливайте материал! Побольше и пошире. Пока это только интересно, а надо, чтобы это было научно, убедительно, строго».

Но о Циолковском — отдельно.

Чижевский: «Мой характер не похож на характер К.Э. Циолковского. Там — покорность и непротивление злу, здесь — открытая борьба и никаких уступок, никаких компромиссов. Там — мир, тут — борьба».

Характеры разные, но в мироощущении — счастливое  и очень редкое совпадение. Оба они — космисты. И оба — «на берегу Вселенной». Чижевский, пожалуй, не знал более авторитетного мнения, чем мнение Циолковского и, может быть, более близкого человека, чем калужский «фантаст». Александр Леонидович подсчитал, что он прожил в Калуге 50 месяцев и за это время имел примерно 250 встреч с Константином Эдуардовичем. «Мой старший друг» — так он его называл. Их разделяла только разница в возрасте, но один навсегда остался для другого Учителем.

Мы уже поняли, что Чижевский сам себя признавал непримиримым борцом за свои идеи. Это всегда опасная позиция, а в годы общественных потрясений она — прямой риск. По сути это позиция самопожертвования. «Я выбрал борьбу до последней капли крови и потому пострадал, но в то же время я всегда чувствовал себя победителем и, наконец, победил на самом деле. Вечный позор лег на имена моих врагов».

Не один ученый в мире не подвергался такому обсуждению и такой критике, как Альберт Эйнштейн

Наверное, в науке есть закон, который следовало бы усвоить и признать самим ученым: новая истина никогда не встречается аплодисментами. Наоборот, ее всегда воспринимают враждебно, и тем враждебнее, чем глубже научный поиск, чем сенсационнее открытие, чем необычнее «заявка». «Сладость» научного творчества обязательно «компенсируется» горечью отвержения. Как ни странно, ученые обычно не готовы к этому, и впадают в уныние от косного непонимания. Судьбы предшественников, сначала отвергаемых, а затем воспеваемых, их не успокаивают. Не успокаивает и известный тезис о том, что время все расставит по своим местам. У вечности времени много, а у ученого — крохи. Горько уходить без признания, но такова участь ученого. Однако и то знаменательно, что радушно принимая у себя Чижевского, Циолковский не мог и догадываться, что его молодой гость «протянет ниточку» к С.П. Королеву, от чудака-фантазера — к космическому практику. А уже без Чижевского Нина Вадимовна, его вторая, «гулаговская» жена, издаст книгу мужа «Земное эхо солнечных бурь» — с предисловием космонавта В. Севостьянова.

А теперь — о гелиобиологии. Непросто это — коротко пересказать научную концепцию. Но, может быть, проще всего доверить это автору?

А.Чижевский: «Космос, или, точнее, космоземной окружающий нас мир представляет собой источник бесконечного количества сигналов, непрерывно бомбардирующих нас со всех сторон».

А.Чижевский: «Количество массовых движений во всех странах возрастает по мере возрастания активности Солнца и достигает максимума в годы максимума солнцедеятельности. Затем это количество начинает убывать и в годы низкой солнцедеятельности достигает своего минимума. Эти циклические колебания всемирно-исторического процесса были обнаружены мною во всех странах и во всех столетиях начиная с 500 года до нашей эры».

А.Чижевский: «Из вышесказанного легко было сделать заключение о том, как поразительно гибко исторические события, совершаемые массами, следуют за повелительными приказами нашего светила».

А.Чижевский: «На фиг.5 графически изображено полное совпадение вспышек революционной деятельности в России в период 1905-1906 гг. с эпизодическими скачками активности Солнца».

А.Чижевский: «Начиная с апреля и до поздней осени 1917 года по всей необозримой поверхности страны, во всех городах, больших и малых, во всех селах и деревнях кипела и бурлила общественная жизнь, одним из первых проявлений которой были митинги».

А.Чижевский: «Теперь в наших руках имеется простая, но действенная схема: бушует природа Солнца и Земли — волнуются и люди, успокоилась природа Солнца и Земли — успокоились и люди».

А.Чижевский: «Я посвятил много лет жизни, чтобы познать ласку и гнев Солнца, и, по моему мнению, кое-чего достиг в этом направлении».

Никого, согласитесь, не надо горячо убеждать в том, что Солнце влияет на нашу земную жизнь. Эту простую мысль мы могли бы принять и без всяких доказательств. Она нам кажется очевидной. О чем говорить, если Солнце — создатель жизни? Да, именно так: Солнце — наш создатель.

Но на Землю влияет не только Солнце. Планеты, кометы, звезды, туманности, далекие и близкие галактики — нас «омывает» весь Космос, мы «купаемся» в его океане, с огромной скоростью мчимся в нем, пересекаем его силовые линии, его «вакуумы» и плотности, его излучения и тяготения.  

Первый прорыв в неизведанное пространство не может не ошеломить. И не восхитить. И не ослепить. Мысль о том, что существует «тандем» Земля — Солнце, и ошеломила, и восхитила, и ослепила Чижевского. Он многое предвосхитил, но многое и преувеличил. Ударился в крайность. Упростил. Преувеличение хотя бы в том, что он допустил это: Солнце на Земле — не только стратег жизни, но и ее тактик. Что оно — причина всего, даже всяких «нецарских» мелочей.

Я охотно соглашусь с тем, что солнечная активность как-то проникает в мой организм, в мой мозг, что-то там изменяет, корректирует, переводит какие-то стрелки в клетках, в нейронах. Я это допускаю. Но мне пока никто не объяснил, как это происходит. Механизм этого процесса не раскрыт. Я почти не сомневаюсь, что эти тонкие взаимодействия будут дотошно исследованы и изучены, но пока они науке не дались.  И тем более мне не понять, как «лучистая энергия Солнца» переходит в «переизбыток нервно-психической энергии человеческих масс». Неведома реакция одного человека на солнечную активность, а Чижевский говорит о массах.

И все-таки хочется верить Александру Леонидовичу Чижевскому. Более того, такое впечатление, что кто-то заложил в нас уверенность, что он прав, что нам никуда не деться от этой самой масштабной проблемы.

Известно, что Чижевский провел два морозных месяца в Челябинске. Предполагаю, что он о нашем городе не забывал. Не забыли о нем и мы. Некрасиво, если мы слишком «примажемся» к имени выдающегося человека, который провел у нас два месяца. Но еще хуже, «из скромности», отречься от этого имени, отстраниться от человека, который у нас замерзал, болел пневмонией, лечил больных, вспоминал Циолковского, писал стихи, размышлял о своих аэроионах,  выискивал сводки Совинформбюро» в «Челябинском рабочем», плакал, обдумывая, передумывая и додумывая свою жизнь, тосковал, был арестован, сидел в тюрьме… Пока мы, кажется, не преувеличили и не преуменьшили тот факт, что в лихую годину судьба привела Чижевского в наш город.

Не знаю, в какое время вписался бы Чижевский. Наверное, в какое-то будущее, далекое и прекрасное. По воспоминаниям, он, помимо всего прочего, был красивым человеком — высоким, стройным, изысканным, с тростью, в перчатках… Конечно, он выделялся среди других. А это не прощается.

В Челябинск Александр Леонидович ехал с артистами Малого театра — он с ними дружил. В попутчиках оказались еще два человека — писатель Лев Никулин и какой-то врач, гомеопат. Случилось так, что и поселили их всех в одном доме. Гомеопат даже устроился в соседях.

Нельзя было не заметить, что Чижевский в пути не снимал с рук белые перчатки. А позже в бумагах чекистов появилось письмо, в котором доброжелатель сообщал, что ученый Чижевский на станциях выходил из вагона и подозрительно жестикулировал руками в белых перчатках — видимо, кому-то о чем-то сигнализировал. Ученого арестовали, а гомеопат занял еще одну комнату…

Михаил Фонотов

Челябинск